http://tabtval.livejournal.com/34761.html
Охотники на снегу
Лет восемь назад один хороший человек, способный потрясаться шедеврами живописи, прислал мне эту известную
брейгелевскую картину. Она тогда очень его настроению соответствовала. А я не понял - какому настроению, ибо потрясаться
могу только музыкой через слух, либо смыслами через текст, а глазами понимаю исключительно линии и мазки нерукотворные,
природные. Разве что на дизайн некоторых свойств откликаюсь. А человек приславший - хороший.
Ну я тогда возьми и уставься в шедевр пристально, вопреки обычаю, да и напиши себе что-то вроде сочинения по картинке -
думал, может так заставлю себя разобраться.
Но всё осталось, как было, - не тот это подход, литературный какой-то, а не напрямую от глаз в душу.
Однако, наткнувшись сейчас в архиве, решил-таки выложить. Может кто из читающих мои посты - психолог? :-) - так вот будет
ему честный материал из первых рук - как не интересующийся абсолютно изобразительными искусствами гражданин картины
рассматривает и что он там пытается понять.,
«ОХОТНИКИ НА СНЕГУ»
Почему впечатление не исчезает после того, как отведёшь глаза? И что, собственно, остаётся?
Мир ощущений кругл, как и всякий другой, так что тут не важно, с чего начать – всё равно потери при выражении его словами будут велики, и кольцо речи вскоре приведёт в начало, откуда ни начни обход.
Начнём хотя бы с пространства.
Левый нижний угол совсем близок – в действительности он наверно расплывался бы, как лейблочка на очках, если смотреть сосредоточенно мимо него, сквозь центр картины – то есть вдаль и вниз. Оттолкнувшись от ближнего плана, простор середины растекается не в плоскости рамки, как сделал бы натюрморт, портрет в комнате, либо другой срез заваленного деталями человеческого муравейника, а вдаль, до самых гор, по оси взгляда, что сразу даёт очень большой глоток воздуха – что-нибудь вроде сотен кубических километров, если прикинуть. Мы – на вершине. Дальние предметы немногочисленны и в пасмурный день не скрыты даже толикой дымки вплоть до самых крошечных домиков и последней видимой башни. Далёкий и близкий планы в смысле достижимости уравнены. Такая лёгкость в обращении с пространством знакома скорее внутреннему взору, чем хрусталику. Преувеличенная вместимость ящика пейзажа плюс снятие обычного слоя несущественных мелочей между реальностью и её усваиваемой моделью, кем-то заранее протёртое за нас стекло, – возможно, уже это вызывает вторичное разглядывание и укладывание поудобнее в память находки внушительной, подталкивающей к обладанию на всякий случай. Ещё не понятно, но не стоит игнорировать.
С левого угла начинается тревожащая аномалия происходящего. Охотники возвращаются. То есть идут в большей степени откуда-то, чем куда-то. Всё существенное на этот день для группы «охотники и собаки» уже произошло. Начиналось же наверно шумным лаем, ещё с утра, где-то за кадром позади, там, далеко-далеко за нашим левым плечом. Происходящее было радостно, утомительно и нереально. Потому что не выпячен, а может быть особенно никому сейчас и не нужен, рациональный результат действа охоты как полезного добывания. Добыча – это совсем не то, что интересует слившегося с нами перво-наблюдателя. Сами охотники? Они - набросок, зримый синоним слова «охотник», собранный из случайных фрагментов. Три похожие фигуры, взятые нарочно со спины, вооружены тонкими шестами, скорее всего подсмотренными в других обстоятельствах, а здесь не нужными, если речь идёт действительно о зимней псовой охоте.
Главное впечатление от всей группы – покой, истина молчаливого понимания. Собаки – не слуги, не гончие машины, натасканные на работу за кусок мяса, а равноправные действующие лица. Похоже даже, что это из-за них, как из-за детей, взятых взрослыми на пикник или в путешествие за способность к радости, и затевался весь поход, праздник под названием «охота». Иначе они не шли бы так свободно, иначе не взял бы никто с собой маленьких шавок вперемежку с настоящими борзыми. Какой же мог быть толк от такой смешанной группы? - от этих то ли щенков, то ли недоростков, верится, что - милых, но ведь - толстопузых, тонконогих увальней, судя по всему, беспородных, не настоящих фокстерьеров или такс, если уж говорить про нешуточные дела со зверем? Да этого не могло быть вовсе, если только всё не затевалось для интереса и людей и собак на равных, если это не случай обычного времяпрепровождения, имеющего самостоятельный смысл и ценность, не традиция, не возврат слову «охота» первозданного язычески радостного значения желанной игры.
И как легко и широко шагают эти ребята! Никаких волчьих трупов на санках или болтающихся зайцев, или лисьей шкуры у пояса (хотя вот же они – борзые) – но при этом какая уверенность, что утро прожито не зря, собаки устали, остаток дня велик, дома ждут, туда стоит спешить, и вообще всё удалось и идёт как надо!
Наблюдение за завершающейся прогулкой раздвигает границы картины в недавнее прошлое, увлекает центр тяжести в невидимое.
Однако куда же они всё-таки идут? Ещё несколько шагов – и заснеженная плоскость плато оборвётся. Трудно вообразить, что там, за кромкой, есть крутой, но преодолимый спуск, что, если бы он даже был, нормально вот так ходить на охоту под небеса, чтобы потом долго и опасно спускаться по нетронутым заснеженным кручам. Чуть уменьшенная фигурка первого охотника и силуэт дальнего дерева пытаются, правда, намекнуть на наличие такого спуска, но ощупывание пространства за видимым краем всё равно не велит в это верить. Шли бы уж, что ли, левее – там домики, пристроившиеся неудобно на склоне, пытаются воссоединить верхний и нижний этажи местности, должна быть и дорога. Нет, охотники – фантомы из другого мира - нерасчётливо шагают по нарисованным глубоким сугробам без лыж и без всякой тропы. И совмещение снежного плато с ледяной долиной здесь – вне физики. Что же тогда означает разрыв?
Разгадка, кажется, начинает мерещиться. Но посмотрим сначала, что там – в долине.
Удивительная местность. Летом это должен быть равнинный край рек и ещё более – озёр. Ни внятных дорог, ни мест для пашни – вода, межи и дамбы. Есть даже двойная кирпичная арка, сейчас вмёрзшая в лёд, следовательно, построенная сразу так, чтобы стоять вечно в воде, обеспечивая видно летом переход с одной возвышенности на другую, а внизу – двустороннее движение лодок. Но под ней не проплывёт кораблик пошире, занятый делом, – только узкая лодка для прогулки или рыбалки.
А где же характерные сарайчики у воды, где должны бы прятаться зимой эти самые лодки? И как были построены дома? Где брали лес? Чем и где протаскивали брёвна для срубов, материал для плотин, а теперь возят что-либо ради длящейся жизни, ну хотя бы - дрова? Ни водных, ни земных дорог, ни одной лошадиной упряжки, ни скота и следов хозяйства в явно сельской местности. Не видно работающих, если не возвращаться опять в ближний угол к небрежному мазку костра с какой-то вознёй вокруг. В долине, на квадратных ледяных площадках, только праздник – рыбалка и катание на коньках. Нигде ноша не обременяет рук крошечных фигурок.
Домики разбросаны далеко, значит не стеснены заботой о совместной защите или возделывании земли или взращивании стада, да хоть просто – об утреннем «здравствуй». Первобытный простор – при желании можно разбрестись друг от друга на девять «ау» в любую сторону, не теряя из виду родных окон.
Идея одиночества, свободы и гармонии с невраждебными небесами, землёй и водой, свободы невиданной, почти не требующей хлопотного общения человека с человеком, и кажется – даже речи, везде победила. Дома не боятся наводнений и промозглых туманов – стоят у самой воды. Другие захотели – и беспричинно полезли на возвышение. Около тех и других ничего не происходит. Жилища выглядят крепкими, но из их труб в мороз не идёт дым. Странные безмолвные каникулы.
Пустой горизонт левее центра и лунные горы справа выхвачены из разных пейзажей и не имеют ничего общего с болотом счастливых бездельников.
Да - да! Всё к одному. Ещё только штрих.
Птица.
Ясно, что и она – абсолютный, беспардонный вымысел. Ну что это за длинная-длинная чёрная ленточка вместо тела – не ноги же аршинные при коротком клюве, и не райские же перья среди зимы? Да ещё и ровный размах, как у самолётика. Конечно, она нарисована, причём – просто, проще не придумаешь, – двумя штрихами, может быть – завершающими картину. Не птица, а крестик нужного размера и формы на прозрачной поверхности огромной колбы воздуха. С той стороны - горы, с этой – крестик. Его дело - обозначить ближнюю границу слитного пространства, уравновесить композицию. Кроме птички, между небом и землёй нет ни пылинки до самого горизонта. Не слети она с сучка именно в этот момент – вместо прозрачности атмосферы получилось бы её отсутствие – окончательный лунный кратер.
Но то-то и главное, что - не просто крестик. Зачем она покинула облетевшую крону дерева? Её нарисовали сейчас, среди зимы, то есть очень не вовремя. Кто бы она ни была, ей не найти теперь ни мошек, ни лягушек. Вот вороны, оставшиеся сидеть на деревьях, - те найдут что-нибудь на земле, если слетят поближе к дому.
Она же довольно бессмысленно теряет высоту, распласталась в лёгком наклоне. Не трудилась сначала, не махала тяжело крыльями, чтобы добраться до своего сучка – мы этого не видели и в это не верим. Видим только, что можно вот так, с высокого дерева, да ещё и стоящего на самой верхотуре, сразу роскошно кинуться вниз, чтобы долго-долго скользить над белой землёй без цели, радуясь полёту. Кататься, кататься, а саночки возить – это в другой жизни, это не известно когда и где, потом, отстаньте, не до этого. Ещё долго-долго, значит – бесконечно.
Всё, что не для удовольствия – смыто с картины. Всё, что происходит от слов «нужно», «придётся» и «когда-нибудь от этого не уйти», успешно утеряно, утоплено, не преодолело гор, сгинуло в непроходимых хлябях между посёлком и горизонтом, не впущено охотниками с собаками в пределы рамки, изгнано с позором, не в силах вспомнить правильный пароль.
Пароль этот, конечно, - «детство». Охотники не дойдут до ледяной долины, потому что они и долина - два разных воспоминания об утраченном покое. Взрослые дети так и будут гонять шайбу или сверлить лёд, предвкушая уже с утра очередной счастливый день в окружении красивейших на свете гор, поднимающихся из самых необыкновенных озёр, омывающих лучшие в мире леса. А птичка – ну что ж, когда-нибудь они обязательно полетают в точности, как она. Время-то в долине Брейгеля ведь никогда не кончится.
Сугтитичана Табтвал
[1]
